Дьявол! Мысль о Маэстро прогнала всякий сон напрочь, как налетевший ветер влажное летнее марево. С Маэстро нужно кончать как можно быстрее! Играться с ним не то что опасно… Слишком много смертей засеял этот человек; смерть любит тех, кто верно ей служит: бережет, лелеет; все жрецы смерти, будь то генералы или производители оружия, жили непостижимо долго для смертных. Если и наказывала таких природа, то только в потомках, поражая чад — детей или внуков — безумием или бездвижием, параличом. Что же до «людей действия», то никакой статистикой продолжительности их жизни никто не владел: слишком мелкие пешки, расходный материал, пушечное мясо. Выжить в поединке с оснащенным «эрликонами» вертолетом?

Только случай и судьба сберегли этого страшного человека. Зачем? Чтобы прервать бег времени по отношению к нему, Лиру?

Лир вскочил, подошел к бару, открыл, налил себе полный стакан водки, выпил единым духом, поморщился… Это было проявлением слабости, но… Что вся наша жизнь, как не проявление слабости, страха, бессилия? Он почувствовал горячий накат хмеля, передохнул… Пусть слабость… Слабость есть не что иное, как оборотное проявление силы. Ее можно себе позволить наедине с собой, но никогда — на людях. Люди не прощают чужой слабости так же, как своей трусости. А Маэстро… Он будет мертв. Единственное… О, как хотел бы Лир поговорить с ним о Шекспире! Мир полон человеческих недоделков, которые так никогда и не станут людьми… И все они не любят Шекспира!

Лир понял, что опьянел. Постоял у бара, налил доверху еще стакан, выпил.

Влажная пьяная пелена уже застилала мозг, Лир побрел к постели, смутно различая окружающие предметы… На миг мелькнула паническая мысль: а может быть, он уже слишком стар для тех игр, в которые пытается играть? Хм… Ирония в том, что все игры в этой жизни кончаются смертью игроков.

Лир упал на постель и в тот же миг провалился в черный сон, как в бездну,

Часть пятая

БОЛЬШАЯ ЖАРА

Глава 31

Сначала Але показалось, что она уже умерла. Ее раскачивало, несло, руки и ноги будто вязли в вихревом потоке, и не было никакой легкости: воздух обступал ее теплой патокой, пеленал, словно кокон шелкопряда; все тело было ватным, скованным, будто сведенным судорогой; девушка повернулась, острая боль, точно разъяренная рысь, впилась сзади когтями в шею — и Аля очнулась окончательно.

Девушка почувствовала, что лежит, свернувшись клубочком, на заднем сиденье мчащейся машины, но пут ни на руках, ни на ногах не было, и рот ничем не заклеен. Она вспомнила все происшедшее с ней. Паническая мысль заметалась было в голове: где она теперь? В плену? Ее поймали? Аля замерла, сдержала дыхание, чтобы те ее преследователи, что, возможно, находились рядом в салоне, не поняли, что она уже очнулась, почувствовала предательское трепыхание собственных ресниц, свет сквозь сомкнутые веки, ну что ж, все не так уж скверно, беспамятство было недолгим, во рту — никакого металлического привкуса, значит, внутренние органы не повреждены, да и зубы вроде целы. Она попробовала осторожно-напрячь мышцы рук, ног, спины, чуть шевельнула пальцами: боли нет. Только шею немного ломило.

Аля двинула легонечко головой, боль острая, но не жестокая, а такая, какая бывает при растяжении. Мыслит она тоже связно… Значит, легко отделалась.

Последнее, что она помнила, это как въехала на большак и какой-то здоровый джип с маху протаранил ее борт. Могло быть и хуже.

Стоп! А почему же она, еще не вынырнув из пучины спасительного беспамятства, решила, что уже умерла? Ну да, лицо. Лицо напротив… Она его видела ясно и наяву, похожее и непохожее, и это не мог быть сон или бред…

Хотя… Как раз в бреду видения наиболее осязаемы и реальны; где-то она читала, что бред — это и есть патологическая интуиция… Просто события покатились так жестко и неотвратимо, что ее память вернула то, что произошло больше года назад, то, что она, может, и хотела бы, да не могла забыть…

…Вертолет вырастал на глазах, из-под его днища, словно бивни доисторического птеродактиля, торчали жерла спаренного крупнокалиберного пулемета. Он шел низко над морем и вдруг — взмыл вверх. Пулеметы плеснули огнем, вздыбливая каменистый обрыв веером осколков. Гончаров мигом толкнул Алю на землю, выхватил оружие, выстрелил трижды, пока пистолет не замолк с беспомощно откинутым затвором. Высокие фонтаны щебня приближались, Олег вжался в землю, притиснув девушку, прикрыв ее собой.

Маэстро стоял на самом краю обрыва недвижно, словно Каменный гость. Полы длинного плаща трепетали под воздушными струями, грозная машина приближалась…

Пистолеты в руках Маэстро заплясали, изрыгая свинец; вертолет вихрем промчался над ним, усыпав с головы до ног вырванной из каменистого грунта щебенкой.

Очередь распорола обшивку двух автомобилей, один просто стал похож на дырявый жестяной муляж, другой — разлетелся на части, опалив пространство вокруг клубом огня.

Маэстро остался невредим. Он продолжал стоять на краю обрыва во весь рост.

Улыбка застыла на бледном лице, а глаза… Ей показалось, что они сияли ребяческим восторгом. Похоже, у него действительно был договор со смертью, и смерть свои обязательства выполняла.

Пока вертолет делал боевой разворот, Маэстро успел заменить обоймы.

Тяжелым басом гудит фугас, Ударил фонтан огня…

А Боби Джон пустился в пляс:

— Какое мне дело до всех до вас, А вам — до меня, — пропел он негромко. Лицо его было сосредоточенным и необыкновенно спокойным.

Пулеметы загрохотали вновь. Фонтанчики приближались. Вертолет слегка болтало, потряхивая от отдачи: это был не «крокодил», боевой «Ми-24», а обычный милицейский «фонарь», оснащенный на скорую руку спаренным «эрликоном». Маэстро с видимым удовольствием наблюдал, как сверкающие в лучах солнца латунные гильзы сыплются в море — будто гора золотых червонцев, которыми давно оплачена чья-то жизнь.

Когда вертолет пронесся сверху. Маэстро успел выпустить в его металлическое брюхо всю обойму. Вертолет дернулся; пилот произвел разворот и бросил машину в атаку сразу, со стороны берега. Он надвигался стремительно, низко над землей, желая срезать острыми жалами очередей человека в черном.

Маэстро ухмыльнулся, ощерившись, прошептал одними губами:

— Все счеты.

Быстро поднял пистолет и направил ствол в ведомую ему точку.

Будто черная тень пронеслась над лежащими Олегом и Алей, и через несколько секунд девушка услышала неровный скрежет, взрыв — и все разом стихло. Кое-как она выбралась из-под отяжелевшего от ранения Гончарова, на четвереньках подползла к близкому обрыву и глянула вниз.

Вертолет, разваленный на куски, догорал на галечном пляже. Там же, у самой кромки воды, лежал Маэстро. В своем черном плаще, похожем на концертный фрак, с высоты он казался штрихом, оставленным кистью китайского мастера на шелке… И штрих этот расплывался, и накатная волна прибоя доставала до него…

…Автомобиль чувствительно тряхнуло, Аля неловко повернулась и охнула: боль оказалась внезапно острой. Водитель услышал ее стон. Машина замедлила ход, пошла тише и вскоре застыла в тени нависших над дорогой акаций. Аля замерла.

Открыть глаза и посмотреть, где она и кто ее захватил, было страшно. Хлопнула водительская дверь, девушка сжалась в комочек, готовая мгновенно разогнуться и врезать пяткой в самое уязвимое место этому одинокому волку, решившему, что она совершенно беспомощна, даже не потрудившемуся ее связать. Она приготовилась. ощущая, как бешено колотится сердце.

— Открывай глаза, девочка, от жизни не зажмуришься. Аля почувствовала, как изморозь мгновенной волной прошла по спине, вскинулась, села, глядя во все глаза на наклонившегося к ней мужчину, произнесла одними губами:

— Маэстро…

— Он самый.

— Ты… вы живы?

— Призрак. Во плоти. — Маэстро невесело усмехнулся. — Лукавый играет с человеком, как кошка с мышкой. Признаться… мне эта игра не доставляет уже никакого удовольствия.