— Он там. — Блондин подбородком указал подручным на дверь в глубине комнаты. — Спит. Ну, что стали? Он — безумен. А потому — опасен. Пошли! Живо!

«Близнецы» переглянулись. Прибалт достал из внутреннего кармана маленькую коробочку, оттуда — наполненный шприц. Снял защитный колпачок, надавил поршень, капелька слезинкой сорвалась с жала и растворилась в ворсистом ковре.

Бесшумно ступая, оба двинулись к двери.

— Сделайте аккуратно. Чтобы ни единого синяка, — бросил им в спину блондин. Пегий только кивнул, сосредоточившись на задаче.

Аля замерла, уже начиная догадываться о своей роли здесь… Мысли скакали лихорадочно, как подогретые допингом ахалтекинцы: ее взяли, как куклу, сейчас умертвят кого-то там, за дверью, потом — расправятся с ней, как с «врачом-вредителем», «убийцей в белом халате»… Возможно, и «заказчик» уже прописан и указан в сценарии: иначе — зачем бы огород городить, гораздо проще — уколоть принципала самим безо всяких фокусов… Сердце билось часто-часто: как только эти двое скроются за дверью, нужно ударить блондина по голени, вырвать руку, выдернуть-пистолет… Ребятки принимают ее за настоящую медсестру, и в этом ее преимущество.

Два выстрела треснули сухо, как сухие заборные жерди; следом — еще два, контрольные. Оба, пегий и прибалт, неловко, будто заваленные ветром снопы, упали замертво, ткнувшись в густой ворс ковра. Оцепеневший было от неожиданности блондин выпустил Алину руку, крутнулся… Снова треснуло, и его сшибло на ковер: он завалился рядом с массивным дубовым столом; пиджак на плече быстро набухал кровью.

Аля обернулась. У стены, в скрытом до этого в книжных стеллажах алькове, стоял невысокий, сухой старичок с гладко зализанными остатками волос и жиденькими водянистыми глазками под жесткими кустиками бровей. В руке его чернел маленький пистолетик. Блондин, прижимая ладонь к раненому плечу, прошептал только:

— Лир…

Аля замерла: тот, кто причинил ей столько бед, — вот он, рядом… И что ей теперь делать? Но старик, казалось, не обратил на нее ни малейшего внимания. Он скривился в ироничной усмешке; зрачок пистолета смотрел прямо в грудь скрючившемуся на ковре блондину.

— Милый Лаэрт, тебе уже стоило бы знать… «Сумасшедший…» — сымитировал старик интонацию блондина. — Такую роскошь, как безумие, может позволить себе только здравомыслящий человек. А все-таки забавно. Лаэрт, кто бы мог подумать?

Я, грешный, считал тебя лишь блеклой игрой моего воображения, а ты, ворон этакий? Решил, что вырос и пора клевать хозяина? — Лир рассмеялся скрипучим нервным смехом. — Беда с вами, слугами. Впрочем, раньше властители были мудрее: по смерти их жены, слуги, чада и домочадцы находили упокоение в том же кургане, что и владыка. Кому на ум приходило изменить господину? То-то. А нынешние… Все — себе на уме. Забывая, что меняются лишь времена, а нравы — остаются. Никому не нужны чужие рабы.

Лаэрт молчал, глядя на Лира с ненавистью. А тот — расхохотался весело и беззаботно:

— Ах, милый Лаэрт, слуги никогда не становятся господами; лишь на малое время могут они получить иллюзию господства, и только… Ну да не .расстраивайся… Смерть — вот надежда убогих: она не оставляет иллюзий и уравнивает всех.

Аля боялась пошевелиться. В нескольких шагах от нее стоял массивный стенной шкаф, но Аля понимала, что вряд ли успеет добежать до него, выхватить из внутренней кобуры пистолет: старик не промахнется. Двоих киллеров он расщелкал за пару секунд и даже в лице не изменился. Нужно ждать: рано или поздно он ошибется. Странно было лишь то, что Лир ее как будто не замечал. Или — намеренно игнорировал? Почему?

— Тебе больно, Лаэрт… и это тебя мучает, — продолжал тем временем Лир. — А ведь боль — всего лишь напоминание о том, что жив. Мелочь. Хм… Как сказал один алгебраист, сумма ничего не значащих мелочей равняется смыслу жизни-Он слукавил. И сформулировал всего лишь правило. Утаив, что все остальное попадает в исключение: любовь, страсть, предощущение счастья, страх пустоты… Все. — Лир вздохнул:

— Впрочем, все, что не укладывается в формулу существования, нас и губит.. Например, жизнь. Иди предчувствие победы. Люди так жаждут заполучить желаемое, что, сталкиваясь с действительным, оказываются или деморализованы, или мертвы. Что нередко одно м то же. Ведь ты шел сюда побеждать, лукавый раб? И что в итоге? Ты забыл о духах лжи.

Лир, наконец, бросил внимательный взгляд на Алю, и она почувствовала, как падает сердце: в выцветших глазах Лира она не увидела ничего, кроме пустоты, — Я спросил тебя, Лаэрт, к чему снятся барсы… Барсы снятся к победам.

Где ты взял эту девчонку? Ну, что ты лупаешь глазками, как поповская дочь на выданье? Это ее вы с Глостером ловили на славном побережье. Ха-ха, и где теперь Глостер? — Лицо Лира посерьезнело, сделалось жестким. — Так откуда ты ее вытащил, мальчик? Из рукава?

Лаэрт, бледный от боли и кровопотери, повернулся, глянул на Алю озадаченно.

— Хм… Ты не играешь, Лаэрт. Значит, она нашлась сама. Упорная девочка.

Хм… Закономерно. Настает «время барса». С этим приходится считаться. Когда-то этот отважный зверь стал одним из тотемов на Руси, его принесли на своих щитах викинги. Но Русь молчалива и скрытна, как ее леса… Медведь вытеснил барса.

Этот сильный медлительный хищник всегда был и царствен, и справедлив, мишка — владыка лесов, и его время придет, но сейчас…. Только неукротимые сердцем воины, берсерки, барсы способны пройти по тем тропам, что неведомы для остальных. И провести по ним других. — Лир вздохнул совсем по-стариковски:

— Мне обидно… Я не смог удержать власти, но и вам, Лаэрт, приживалам, она не достанется. Власть — не милостыня, чтобы бросать ее нищим. Власть — не барские обноски, чтобы ее примеряли лакеи. Ее получат только бесстрашные духом, а удержат лишь те, кто может слиться с бесконечной душой этой земли. А я — уйду.

Пока. Барсам еще понадобятся «люди тени»: только мы, крысы, ориентируемся в темноте и зловонии человечьих отбросов, мы живем там, где не место царственным львам снегов.

Лир снова посмотрел на Алю, словно оценивая ее, произнес, качнув в ее сторону вороненым стволом:

— Видно, судьба привела тебя сюда, чтобы поставить точку в затянувшемся фарсе… Мне вовсе не хочется тебя убивать, но… Ты забралась слишком высоко для котенка. Слишком. — Он повернулся к Лаэрту:

— Ты веришь в судьбу, Лаэрт?

Судьба — это когда вся жизнь — не что иное. как суд на тобой… И каждый твой поступок оборачивается потерей, и каждое твое действие рождает фантомы, влияющие на судьбы других… Я хотел стать вершителем, что в итоге? Вечность? Нет.

Пустота. Зияющая яма.

Глава 82

Лир снова замер, слегка прикрыв веки, но ни Аля, ни Лаэрт не сделали даже попыток, чтобы переломить ситуацию. Казалось, старик обладает той странной гипнотической властью, что пугает отсутствием всяких объяснений собственного могущества.

— Время… Оно даже вино превращает в уксус… И каждый из нас — раб времени… И разве возможно поверить, что вода может стать вином? А человек — Богом? Но ведь поверили же, поверили! И вовсе не с пришествием Христа: чудеса никого ни в чем не убеждают, даже воскрешение Иисусом Лазаря сочли трюком. Люди — суть стадо, а потому поклонение скотине, твари им понятнее… Во времена так называемого Возрождения люди забыли Бога, и одни — снова стали раболепствовать перед тельцом, другие — вместо раззолоченного скота возвели на амвон двуногую обезьяну — человека и стали даже выписывать название этой жалкой, одержимой страстями и похотью дерзкой твари с заглавной буквы: Человек.

— Что вы строите из себя святошу?! — неожиданно для самой себя выкрикнула Аля. — На вашей совести столько крови, что ее не отмолит и сотня праведников!